Мистеры миллиарды - Страница 115

115

Болезнь эта превратилась в последние годы в одну из самых трудных социальных проблем Америки. «Молодежный бунт», «взрыв» — такими терминами одаривает американская пресса бурные выступления молодежи, протестующей против войны во Вьетнаме и социального неравенства, отвергающей идеалы, которые пытается ей навязать официальная Америка. Массовое недовольство молодежи капиталистических стран, принимающее часто самую острую форму, явление сложное и многоплановое.

Молодому человеку, входящему в современный мир, действительно приходится нелегко. Школа, массовые средства информации, среди которых особую роль играет телевидение, обрушивают на его голову и неокрепшую душу огромнейший поток информации и знаний. То, что человечество накапливало веками, современный молодой человек должен усвоить и переварить за несколько коротких лет.

Искусственно лишая молодежь единственно верных и надежных критериев и ориентиров, объяснения исторического процесса, которое дает марксистско-ленинская наука об обществе и человеческой истории, буржуазия поселяет в молодых душах хаос и неверие. Человек, съевший слишком много за слишком короткий период, рискует получить несварение желудка. Несварение души, неспособность осмыслить и осознать огромный объем беспорядочно сообщаемых знаний и информации — штука куда более страшная.

Трагедия сегодняшней американской молодежи в том, что, не приемля сегодняшнюю действительность своей страны, с горячностью и бескомпромиссностью, свойственной молодости, отвергая ее идеалы, эта молодежь, которую огромная пропагандистская машина буржуазии пичкает антикоммунистическими бреднями, сплошь и рядом не находит правильных ответов на мучающие ее вопросы.

Не отсюда ли такое явление, как хиппи. Кстати, Калифорния в Америке считается их признанным центром. На улицах Лос-Анджелеса и Сан-Франциско толпами бродят немытые и нечесаные, одетые в тряпье босоногие парни и девушки. Всем своим видом они как бы хотят сказать, что отрицают идеалы мещанской сытости сегодняшнего американского общества. Своим образом жизни они ставят себя вне этого общества.

Но протест их бессилен и жалок, потому что он пассивен. Уход от общества в болезненный мир наркотических иллюзий — это дорога в тупик, дорога в никуда, хотя кое-кто, в том числе и среди наших публицистов, поспешил объявить хиппи «борцами за прогресс». Хиппизм не более нежели модная и бессильная гримаса. У американских хиппи не было и нет никакой положительной программы. Наркоманство и секс — его дрожжи. Но секс приедается от излишеств, грязь надоедает из-за вшей и дурного запаха. Что же остается? Пустота. Нигилизм во все времена был бесплоден, а потому протест хиппи бессилен и бесперспективен.

Нет, будущее не за хиппи. Оно за той молодежью, которая ищет новых путей, положительных идеалов. Такие идеалы есть, они существуют, и молодежь Америки найдет их, несмотря на все усилия антикоммунистической пропаганды...

А теперь давайте вновь вернемся к герою нашего рассказа, к его карьере, привлекающей вот уже несколько лет пристальное внимание американского делового мира.

Необычайный его взлет, когда в течение каких-нибудь нескольких лет он превратился из средней руки управляющего, подвизавшегося на службе у чужих денег, во владельца и президента одной из самых могущественных корпораций сегодняшней Америки, вызывает множество толков у финансовых кумушек Уолл-стрита. О Торнтоне судачат на деловых обедах и в клубах, где собираются бизнесмены, в кулуарах бирж и в ресторанчиках, где ленчуют промышленники и финансисты, переводя в середине дня дух от бешеной и бесконечной гонки за долларами.

Это не отвлеченный интерес и не просто зависть к удачливому собрату, выбившемуся в большие забияки. В один из дней пребывания в Америке мне случайно довелось быть свидетелем любопытной сцены. Измученный влажной духотой и лихорадочной нервозностью, царящей в разгаре дня на бирже Уолл-стрита, я зашел в небольшой бар на одной из маленьких улочек, чтобы промочить горло чем-нибудь холодным. С запотевшим бокалом пива в руках я сел за стол в углу зала. За соседним столиком расположилась компания мужчин неопределенного возраста, по виду и одежде которых нетрудно было догадаться, что это маклеры с Уоллстрита.

Надо сказать, что завсегдатаи биржи несут в своем облике некую неуловимую печать, позволяющую почти безошибочно отличить их в толпе. Одетые почти одинаково, с лицами, на которых длительное пребывание на бирже наложило какое-то однотипное выражение — неподвижная мускулатура лица и беспокойно бегающие глаза, — они выделялись среди других своей непохожестью на окружавших и какой-то удивительной монотонной похожестью друг на друга.

Я не интересовался их разговором, пока до моего слуха несколько раз не донеслось знакомое имя — Чарльз Торнтон. Тогда, каюсь, профессиональное любопытство взяло верх над мамиными уроками благовоспитанности, утверждавшими, что нехорошо прислушиваться к беседам посторонних, тебя не касающимся. Я навострил уши.

Вскоре мне стало ясно, что один из маклеров представляет здесь интересы калифорнийских компаний и только что вернулся из Лос-Анджелеса, где находился по каким-то своим делам. Его коллеги учиняли ему пристрастный допрос о Торнтоне. Их интересовало все, каждая мелочь, не только и, я бы даже сказал, не столько положение дел в «Литтон индастриз», сколько манеры, личные привычки, ухватки, времяпрепровождение Торнтона. С удивительной скрупулезностью приехавший выкладывал коллегам все, что ему было известно, какую-то, как думалось мне, мелочную дребедень.

115