Мистеры миллиарды - Страница 34

В послевоенной Америке число людей, которых американский социолог Райт Миле остроумно и метко назвал «люмпен-буржуазией», исчисляется миллионами. Фермеры, в массе своей разоряющиеся и вынужденные продавать с молотка свои хозяйства, не выдерживающие конкуренции с могущественными компаниями мелкие предприниматели города — все они лишаются места в жизни, озлобляются, отчаиваются и, не видя подлинных виновников своих бед, нередко становятся добычей фашиствующих демагогов, твердящих, что во всех их бедах виноваты коммунисты, негры, евреи и «эти проклятые интеллигенты».

«Ну а Хант?» — скажет вдумчивый читатель. Ведь он не мелкий буржуа и тем более не разорившийся. Что привело людей, подобных ему, в ряды фашистского движения? Что заставило действовать не только из-за кулис, как большинство могущественных воротил, а вылезти на передний план?

Я пытался выяснить это у самого Ханта, понять, что заставляет его действовать таким образом, во время долгого разговора, состоявшегося у нас душным августовским днем в вестибюле фешенебельной гостиницы «Фонтенбло» на одном из самых дорогих курортов мира — в Майами-Бич во Флориде. Надо сказать, что охотился я за Хантом давно, перечитал об этом субъекте все, что можно было достать, встречался и беседовал со множеством людей, имеющих к нему какое-либо отношение, но увидеться с ним, что называется, лицом к лицу мне никак не удавалось, хотя я пускался на всевозможные, а также и вовсе невозможные ухищрения и хитрости. Уже вышло из печати первое издание этой книги, а в моем активе было лишь посещение Ханта в большой группе американских журналистов, которое происходило в такой обстановке, что мне, слава богу, хоть удалось разглядеть объект моего исследования с довольно близкого расстояния.

И вот в дни съезда республиканской партии, предшествовавшего президентским выборам 1968 года, встреча все-таки состоялась. Мой давний друг и коллега Мэлор Стуруа, корреспондент «Известий» в Америке, знал о моей длительной «охоте» за Хантом. Как-то ранним утром он ворвался в мой номер гостиницы.

— Дружище, я засек Ханта. Он инкогнито приехал на съезд и живет в соседнем отеле. Если поспешим, то мы его накроем.

Зная страсть моего друга ко всевозможным розыгрышам — я сам не раз был их жертвой, особенно в студенческие времена, — я воспринял преподнесенную мне сенсацию с достаточной долей скепсиса.

— Знаю я твои штучки, пойдем-ка лучше позавтракаем.

— Какой, к бесам, завтрак! Я угощаю тебя Хантом. — И без дальнейших слов Стуруа поволок меня через дорогу.

Бывают же на свете такие совпадения. Не успели мы вломиться в подъезд, отодвинув плечом оторопевшего швейцара дорогого отеля, видом скорее напоминавшего спикера английской палаты лордов, как буквально нос к носу столкнулись с Хантом. Он ковылял по вестибюлю навстречу нам по направлению к выходу.

— Мистер Хант, мы хотели бы с вами поговорить.

— А кто вы такие?

— Журналисты.

— Я не даю никаких интервью. И вообще я занят.

Преисполненные решимости не упускать представившийся случай, мы попросту преградили Ханту путь к выходу и, постепенно тесня его, погнали, как бильярдный шар, в угол обширного вестибюля.

— Видите ли, мистер Хант, — тараторил на ходу скороговоркой Стуруа, никогда не нуждавшийся в том, чтобы лазить за словом в карман и не испытывающий недостатка в журналистской находчивости. — Мы хотели бы поговорить с вами о вашей книге «Альпака». Она нас крайне интересует. Кстати, не могли бы вы расписаться вот на этом экземпляре?

С ловкостью фокусника Мэлор извлек из кармана бог весть где разысканную им хантовскую книжонку и протянул явно польщенному автору. Видно, миллиардеры тоже не чужды авторского тщеславия. Во всяком случае, этот трюк моего друга сыграл решающую роль, и беседа состоялась. (О книге этой — предмете особой хантовской гордости — мы еще поговорим особо.)

Позже я спросил у Мэлора, по какому счастливому совпадению у него в кармане так кстати оказалась «Альпака».

— Черт тебя побери с таким совпадением. Узнав случайно от одного из американских коллег, что сюда должен приехать Хант, я полдня бегал по жаре в поисках этой пакости.

Что ни говорите, а друг — это всегда друг!

Но так или иначе, а с Хантом мы поговорили, что называется, по душам. Не спеша. Без помех. Вволю.

Беседуя, мы слушали, смотрели и... поражались. Поражались тому, что он говорил, как говорил, как себя вел, как выглядел. Начну с последнего. Внешний облик Ханта как-то удивительно диссонировал с обстановкой дорогого отеля, в которой шла необычная эта пресс-конференция. Утопая в роскошном кресле, перед нами сидел долговязый старик в стоптанных башмаках и нитяных — из самых дешевых — носках, свисавших на ботинки, в засаленном, обильно посыпанном перхотью пиджаке, несвежей рубашке, украшенной галстуком-бабочкой в горошек из тех, в которых щеголяют официанты дешевых ресторанчиков. Выцветшие, когда-то, очевидно, голубые, а сейчас медузьего цвета глаза, мокрые губы, неожиданный для его высокого роста тоненький голосок, то и дело срывающийся на пронзительный фальцет.

Но самое выразительное в хантовском облике, пожалуй, руки. Думается, что руки могут подчас сказать о человеке, о его характере, ощущениях, восприятии сиюминутной ситуации даже больше, нежели лицо и признанное зеркало души — глаза. Опытный человек привыкает следить за выражением своего лица, его мимикой, научается управлять его мускулами. Можно потушить и глаза, сделать их непроницаемыми и невыразительными, прикрыть их, в конце концов, темными очками.